Смирился с тем, что сегодня вечером его дочерей заставят стоять на этих ужасных блоках, в то время как ублюдок Скафони будет разглядывать нас. Подталкивать, тыкать в нас, может быть, проверит наши зубы, словно мы лошадь, и после сделает свой выбор.

          Прежде чем возьмёт одну из моих сестёр в свои руки на следующие три года.

          Я не настолько наивна, чтобы не быть уверенной, что так оно и будет. Может быть, мои сестры такие, но уж точно не я.

          — Встань наверх. Сейчас, Хелена.

          Я смотрю на своих сестёр, которые уже так кротко стоят на своих местах. Сегодня вечером они выглядят бледнее обычного, и я могу поклясться, что слышу как колотятся их сердца в груди в страхе перед тем, что должно сегодня произойти.

          Когда я сразу не двигаюсь, мой отец болезненное берёт меня за руку и поднимает на мое место, и все, о чем я могу думать, единственное, что даёт мне надежду, это то, что если Себастьян Скафони выберет меня, я найду какой-нибудь способ покончить с этим. Я не обрежу своих дочерей на такую участь. Своих племянниц. Своих внучек.

          Но он не выберет меня, и я думаю, именно из-за этого злятся на меня сильнее обычного.

          Видишь ли, я гадкий утёнок. По крайней мере, меня сочли бы уродиной, если бы я стояла рядом со своими сёстрами.

          И тот факт, что я нечиста – не девственница – означает, что меня не возьмут.

          Ублюдок Скафони выберет вместо этого одну из драгоценных дочерей Уиллоу.

          Золото, для моей темноты. Золото - в буквально смысле. Почти сверкающие – мои сестры.

          Я смотрю на них, когда мой отец прикрепляет железные кандалы к моей лодыжке. Он не делает этого ни с кем из них. Он знает, что они будут делать все, что им скажут, даже когда их взгляды перепрыгивают с закрытых двенадцатифутовых дверей на меня, потом обратно. Снова и снова.

          Но у меня нет защиты, которую я бы смогла им предложить. Не сегодня. Не в этом случае.

          Уголки моих глаз горят от слез, но я не могу позволить он пролиться.

          — Как ты можешь такое делать? Как ты можешь это допустить? – спрашиваю в сотый раз. Я разговариваю с мамой, пока отец застегиваю наручники на моих запястьях, чтобы убедиться, что я не нападу на этих монстров.

          — Лучше заткни ее рот кляпом.

          Таков ответ моей матери на мой вопрос, и мгновение спустя отец делает именно так как ему было велено - награждает меня моим молчанием.

          Думаю, я начала ненавидеть свою мать ещё больше. Она четвероногая Уиллоу. Она была свидетельницей «сбора урожая». Стала свидетелем последствий этой ужасной и жестокой традиции.

          Традиции.

          Традиция похищения людей.

          Разрушение.

          Уничтожение.

          Я снова смотрю на своих сестёр. Три, почти, точные копии друг друга. С длинными светлыми волосами, которые струились по плечам и спине, их голубые глаза широко раскрыты от страха.

         Ну, за исключением Джулии.

         Она отличается от других. Она более... нетерпеливая. Но я не думаю, что она имеет представление о том, что с ней сделают, если их выбор падет на неё.

          Что же касается меня, скажу вам так, никто и никогда бы не догадался, что я отношусь к той же партии, что и они.

          Напротив их золота, мои волосы настолько темно-чёрные, что кажутся почти синими, с одной-единственной широкой серебристой прядью, которая помогает смягчить оттенок. Недостаток с которым я родилась. И по контрасту с их васильковыми глазами мои были похожи на полуночное небо, но и так было единственное облегчение - серебрянные вкрапина, усеивающие их.

          Они похожи на мою мать. Идеальные как куклы.

          Я похожа на свою двоюродную бабушку, которую тоже звали Хелена. Мы были похожи вплоть до серебристой пряди, которую я отказываюсь красить. Сейчас ей за девяносто. Интересно, пришлось ли им запереть ее в комнате и украсть инвалидное кресло, чтобы она не вмешалась в церемонию?

          Тетя Хелена была избранной девушкой своего поколения. Она, как никто другой, знает что нас ждёт.

          — Они идут, - говорит мама.

          Клянусь, у неё отличный слух, но потом, мгновение спустя, я тоже начинаю их слышать.

          За библиотекой хлопает дверь, и сквозняк задувает дюжину из тысячи свечей, освещающих огромную комнату.

          Горничная спешит зажечь их заново. Электричества нет. Традиции, я полагаю.

          Если бы я была Себастьяном Скафони, я бы хотела хорошенько рассмотреть приз, который я получила бы в следующем году. И я не сомневаюсь, что там будет секс, потому что это ещё может не так сильно сломить девушку, которую забрали словно вещь.

          И это не только один год. Нет, нам будет дано три года. По одному году на каждого брата. От старшего к младшему. Раньше их было четыре, но теперь три.

          Я бы ущипнула себя за руку, чтобы убедиться в том, что я действительно здесь стою. Убедиться, что я не сплю, но мои руки связаны за моей спиной, поэтому не могу этого сделать.

          Это не может быть чертовой реальностью. Это не может быть законным.

          И все же мы здесь, четверо из нас, обнаженные под нашими полупрозрачными, гниющими оболочками - клянусь, я чувствую запах их раздражения, - стоим на отведённых нам блоках, балансируя на них. Я предполагаю, что у Ив прошлого были меньше ноги. И я признаю, что когда слышу их тяжелые, уверенные шаги, приближающиеся к древним деревянным дверям библиотеки, я боюсь.

          Я чертовски напугана.

Первая глава

Себастьян

Итан и Грегори окружают меня, когда мы пробираемся через этот богом забытый дом посреди гребенного кукурузного поля, который находятся в гребанном нигде США. Почему, черт возьми, кто-то решил здесь жить, это было выше моего понимания. Я просто надеюсь, что эта девчонка не гребанная дурочка. Год – это долгий срок.

          Итак что-то шепчет на ухо Грегори. Грегори сегодня был гораздо тише, чем обычно.

          Я оглядываюсь на них и знаю, что спокойствие Грега вводит людей в заблуждение, заставляя думать, что они в безопасности, но это не так. Он самый садистский парень, если вы захотели узнать мое мнение. Интересно есть ли ученные названия этого, можно ли измерить садизм в градусах?